Письмо третье

[owner-of-nothing]

*пожалуй, с этого письма начинается самая удивительная часть... Мой поклон автору.

Дорогой Бог,
сегодня время моего отрочества, и все не так гладко. Вот так штука! У
меня большие сложности - с приятелями, с родителями - и все из-за девочек.
Я рад, что вечером, когда мне стукнет двадцать, я смогу вздохнуть с
облегчением, потому что худшее будет позади. За половую зрелость - спасибо!
Но и покончим с этим.
Прежде всего, обращаю твое внимание, Господи, на то, что ты не явился.
Я сегодня почти не спал из-за этих самых проблем с половым созреванием и,
следовательно, никак не мог тебя пропустить. И потом, еще раз повторяю: если
я и вздремну, буди меня. Когда я проснулся, Розовая мама была уже здесь. За
завтраком она рассказывала мне о поединке с Королевской титькой, кетчисткой
из Бельгии, которая пожирала по три килограмма сырого мяса в день, запивая
его целой бочкой пива. Вроде бы вся сила Королевской титьки крылась в ее
дыхании, смрадном по причине забродившего от пива сырого мяса: стоило ей
только дыхнуть, и противник самоходом отправлялся в партер. Чтобы ее
одолеть, Розовой маме пришлось выработать новую тактику: надеть пропитанную
лавандой шлем-маску и назваться Палачом из Карпантра. Как она всегда
говорит, кетч требует не только развитых мускулов, но и хороших мозгов.
- Кто тебе нравится, Оскар?
- Здесь, в больнице?
-Да.
- Копченое сало, Эйнштейн, Попкорн.
- А из девочек?
Этот вопрос меня озадачил. Мне не хотелось на него отвечать. Но Розовая
мама ждала ответа, а с кетчисткой международного класса долго придуриваться
не дело.
- Пегги Блю.
Пегги Блю - это голубая девочка. Она живет в предпоследней комнате по
коридору. Она очень славно улыбается, но почти ничего не говорит. Будто фея
на минуточку залетела в больницу. У нее какая-то сложная болезнь, проблемы с
кровью, которая не доходит до легких, и в результате кожа приобретает
голубоватый оттенок. Она ждет операции, чтобы кожа снова стала розовой. А
мне-то кажется, что в голубом цвете она такая красивая, эта Пегги Блю.
Вокруг нее словно облако света и тишины. Подходишь к ней - как в церковь
входишь.
- Ты сказал ей об этом?
- Я не такой дурак, чтобы ни с того ни с сего вдруг ляпнуть: "Пегги
Блю, ты мне нравишься".
- А почему бы и нет?
- Я не уверен даже, знает ли она о моем существовании.
- Это тоже повод.
- Вы видели, какая у меня голова? Если бы она любила инопланетян, -
другое дело, но не думаю.
- А мне ты кажешься очень красивым, Оскар.
Этим Розовая мама чуть-чуть притормозила наш разговор.
Такие вещи приятно слышать, они тешат самолюбие,
но непонятно, что на это можно ответить.
- Я не собираюсь соблазнять ее своей внешностью.
- А что ты к ней чувствуешь?
- Мне хочется защитить ее от призраков.
- Что? Здесь водятся призраки?
- Да. Каждую ночь. Уж и не знаю зачем, но они нас будят. Щиплются, и
это больно. Их не видно, и это страшно. А потом трудно снова заснуть.
- А у тебя эти призраки часто бывают?
- Нет, у меня сон крепкий. Но Пегги Блю - я слышу, как она кричит по
ночам. Мне бы хотелось ее защитить.
- Скажи ей об этом.
- В общем-то, я вряд ли смог бы ее защитить, потому что ночью мы не
должны выходить из своих комнат. Такие тут правила.
- Разве призракам правила известны? Нет. Конечно же, нет. Так схитри:
если они услышат, как ты говоришь Пегги Блю, что будешь охранять ее от них,
они не осмелятся больше сюда явиться.
- Но я... но я...
- Тебе сколько лет, Оскар?
- Уж и не знаю. Который час?
- Десять часов. Тебе скоро пятнадцать. Не кажется ли тебе, что пора бы
стать смелее в своих чувствах?
В половине одиннадцатого я решился и дошел до комнаты, дверь которой была открыта.
- Пегги, привет, это Оскар.
Она лежала на своей кровати и была похожа на Белоснежку в ожидании
принца, когда все эти мерзкие гномы считают ее мертвой, на Белоснежку, как
на фотографиях снега, когда снег кажется не белым, а голубым. Она
повернулась ко мне, и я спросил себя, принимает она меня за принца или за
одного из гномов. Сам-то я склонился бы к гному по причине моего лысого
черепа, но она ничего не сказала, и именно это было замечательно в Пегги
Блю: они никогда ничего не говорила, и все сохраняло таинственность.
- Я пришел тебе сказать, что, начиная с сегодняшнего вечера и во все
следующие вечера, я, если ты захочешь, буду стоять на страже у твоей двери,
чтобы защитить тебя от призраков.
Она взглянула на меня, и ресницы ее дрогнули.
Было впечатление, как при замедленной съемке, что воздух сделался
более воздушным, а молчание более молчаливым, что я двигаюсь в воде, и что
все меняется, когда приближаешься к ее постели, озаренной светом, идущим
неизвестно откуда.
- Постой, постой, Лысый: Пегги буду охранять я! - В проеме двери
появился Попкорн, вернее, он заполнил собой проем двери. Я вздрогнул.
Конечно, его охрана будет надежнее: ни одному призраку в дверь уже не
протиснуться. Попкорн подмигнул Пегги.
- Эй, Пегги! Мы ведь с тобой друзья, правда?
Пегги смотрела в потолок.
Попкорн принял это за знак согласия и вытолкнул меня из комнаты.
- Если тебе нужна девочка, возьми Сандрину. Тут охота запрещена.
- По какому праву?
- По праву первенства: я пришел раньше. Если ты недоволен, будем
драться.
- В результате я очень доволен.
Я немного устал и пошел посидеть в зале для игр. Сандрина оказалась как
раз там. Как и у меня, у нее -- лейкемия, но ей лечение как будто помогает.
Ее прозвали Китаянкой из-за черного парика с блестящими прямыми волосами и
челкой. Она смотрит на меня и раздувает шар из жевательной резинки.
- Можешь меня поцеловать, если хочешь.
- Зачем? Мало тебе жвачки?
- Тупица, ты, небось, и не умеешь. Спорим, что ни разу не пробовал.
- Ну, ты меня рассмешила. В пятнадцать лет ни разу не пробовать!
Ошибаешься, смею тебя уверить.
- Тебе пятнадцать лет? - удивилась она. Я сверился с часами.
- Да, уже исполнилось.
- Я всегда мечтала, чтобы меня поцеловал взрослый, пятнадцатилетний
мальчик.
- Конечно, заманчиво, - отвечаю я. И тут она делает немыслимую
гримасу, вытянув губы вперед (представляете присоску, расплющенную на
стекле?), и я понимаю, что она ждет поцелуя. Обернувшись, я увидел, что все
мои приятели за нами наблюдают. Все пути к отступлению отрезаны. Надо быть
мужчиной. Час пробил. Я подхожу и целую ее. Она цепляется за меня руками, я
никак не могу вырваться, рот совершенно мокрый, и вдруг, без всякого
предупреждения она влепила мне свою жвачку. От неожиданности проглатываю ее
целиком. Я в ярости. Как раз в этот момент кто-то похлопал меня по спине.
Беда никогда не приходит одна: родители. Было воскресенье, я совсем забыл!
- Познакомишь нас со своей подружкой, Оскар?
- Она мне не подружка.
- Но все же ты можешь нам ее представить?
- Сандрина. Мои родители. Сандрина.
- Очень рада с вами познакомиться, - говорит Китаянка медоточивым
голосом. Я бы мог ее удавить.
- Хочешь, чтобы Сандрина пошла с нами к тебе в комнату?
- Нет, Сандрина останется здесь. Вернувшись к себе в комнату, я понял,
что устал, и немного вздремнул. Все равно мне не хотелось с ними
разговаривать. Когда проснулся, они, конечно, стали дарить мне подарки. С
тех пор, как я в больнице, родителям беседы со мною -- в тягость, поэтому
они приносят мне подарки, и все послеобеденное загубленное время уходит на
чтение правил игры и способов употребления. Отец мой неутомим в чтении
всякого рода пояснений: даже если они написаны по-турецки или по-японски,
его не смутишь, он обращается к схемам и чертежам. Он чемпион мира по
испорченным воскресеньям. Сегодня он принес проигрыватель. И тут, даже если
бы мне этого и хотелось, я не смог ничего возразить.
- Вы вчера не приходили?
- Вчера? С чего ты взял? Мы можем только в воскресенье. Почему ты
спрашиваешь?
- Вашу машину видели на стоянке.
- На свете не один красный джип. Одинаковых машин много.
- Ну да!
Как не родные. Какая жалость! И тут я их сделал. Взял
проигрыватель и прямо при них два раза подряд прослушал пластинку
"Щелкунчика" целиком. Два часа они не смогли промолвить ни слова. Так им и
надо.
- Тебе нравится?
- Еще бы! Так и клонит в сон.
Они поняли, что пора уходить. Они явно были не в своей тарелке. Никак
не могли решиться. Я чувствовал, что они что-то хотят сказать, но у них не
получается. Мне нравилось наблюдать, как они мучаются, они тоже.
Потом моя мать бросилась ко мне, с силой прижала меня к себе, слишком
сильно, и произнесла безумным голосом:
- Оскар, маленький мой, я тебя люблю, я так сильно тебя люблю.
Мне хотелось вырваться, но в последний момент я решил не
сопротивляться, вспомнил прежние времена, когда ласки были простыми и
нежными, и она говорила, что любит меня, без этой тоски в голосе. После
этого мне нужно было немного поспать. Розовая мама -- чемпион побудки. Она
всегда на линии ожидания как раз в тот момент, когда я открываю глаза. И
всегда улыбается.
- Ну, что твои родители?
- Ничего, как обычно. Впрочем, они подарили мне "Щелкунчика".
- "Щелкунчика"? Любопытно. У меня была подружка, которую так прозвали.
Супер-чемпионка. Она ломала шеи своим противникам, зажимая их между ляжками.
А Пегги Блю, ты был у нее?
- Не надо больше об этом. Она обручена с Попкорном.
- Она сама тебе сказала?
- Нет, он сказал.
- Вранье!
- Не думаю. Уверен, что он ей нравится больше, чем я. Он сильнее,
внушает доверие.
- Вранье, говорю я тебе! Я на ринге выглядела, как мышка, а побеждала
кетчисток, похожих на китов или гиппопотамов. Взять хотя бы Плюм Пуддинг,
ирландку, сто пятьдесят кило натощак и в трусиках, еще до ее рекорда
Гиннеса. У нее предплечье было с мое бедро, бицепсы - как окорока, ноги -
руками не обхватишь. Никакой талии, ухватить совершенно не за что.
Непобедимая!
- Как же вам удалось?
- Если не за что ухватиться, значит, оно круглое и катится. Я
заставила ее побегать, чтобы она выбилась из сил, потом положила на лопатки.
Плум Пуддинг! Понадобилась лебедка, чтобы ее поставить на ноги. У тебя,
малыш мой Оскар, легкая кость и не слишком много мяса - что правда, то
правда. Но чтобы понравиться, мяса и костей недостаточно, нужны достоинства
души, а у тебя их множество.
- У меня?
- Пойди к Пегги Блю и расскажи ей, что у тебя на сердце.
- Я немного устал.
- Устал? Сколько тебе лет в настоящее время? Восемнадцать? В
восемнадцать лет не устают.
Моя Розовая мама так умеет сказать, что вы просто заражаетесь энергией.
Наступила ночь, звуки в темноте сделались более отчетливыми, линолеум в
коридоре отражал свет луны.
Я вошел к Пегги и протянул ей мой проигрыватель.
- На, послушай "Вальс снежинок". Это так красиво,
что вспоминаешь тебя.
Пегги прослушала "Вальс снежинок". Она улыбалась так, как будто вальс
был ее старым другом и нашептывал ей на ушко что-то интересное.
Она вернула мне проигрыватель и сказала:
- Очень красиво.
Это были первые ее слова. Правда, потрясающе для первых слов?
- Пегги Блю, я хотел тебе сказать: не хочу, чтобы тебя оперировали. Ты
очень красивая как есть. Тебе идет голубой цвет.
Я отлично видел, что ей нравятся мои слова. Я сказал не для того, но
было ясно, что ей нравится.
- Я хочу, чтобы именно ты, Оскар, защищал меня от призраков.
- Положись на меня, Пегги.
Я был страшно горд. В конечном итоге я одержал победу!
- Поцелуй меня.
У них, у девчонок, это просто коронный номер - поцелуй, не могут без
этого обойтись. Но, в отличие от Китаянки, Пегги не была такой порочной, она
просто подставила мне щеку, и, правду сказать, от этого поцелуя меня самого
в жар бросило.
- Спокойной ночи, Пегги.
- Спокойной ночи, Оскар.



Вот таким, Господи, был мой день. Я понял, почему отрочество называют
переходным возрастом. Тяжелая пора. Но после двадцати все налаживается.
Итак, посылаю тебе просьбу этого дня: мне бы хотелось, чтобы мы с Пегги
поженились. Не уверен, что женитьбы относится к области духовного, то есть,
находится в твоем ведении. Выполняешь ли ты желания такого рода - в духе
брачного агентства? Если это не в твоей компетенции, дай мне знать
побыстрее, чтобы я мог обратиться к свахе. Не хотелось бы тебя торопить, но
вынужден напомнить, что времени у меня совсем немного. Так вот: женитьба
Оскара и Пегги Блю. Да или нет. Посмотри, можешь ли это сделать, мне бы
очень хотелось.
До завтра, целую Оскар
Р.S. На самом деле, какой же у тебя адрес?