Письмо четвертое

[~Ezra~]

Дорогой Бог!
Свершилось, мы поженились. Сегодня 21 декабря, я разменял третий
десяток, и я женат. Что касается детей, то мы с Пегги пока это отложили.
Думаю, что она еще не готова.
Все произошло прошлой ночью. В час ночи я услыхал, что Пегги Блю
стонет. Я просто подскочил на кровати. Призраки! Они терзают Пегги Блю,
которую я обещал охранять. Она решит теперь, что я просто болтун, перестанет
со мной разговаривать и будет права.
Я встал и двинулся в сторону стонов. Дойдя до комнаты Пегги, я увидел,
что она сидит в постели. Мой приход ее удивил. Должно быть, и у меня вид был
удивленный: она сидела прямо против меня, смотрела на меня, рот ее был
закрыт, но я продолжал слышать крики.
Тогда я дошел до следующей двери и понял, что стонет Копченое сало. Он
прямо корчился в своей кровати от ожогов. На мгновение мне стало стыдно: я
снова вспомнил день, когда поджег дом, кошку, собаку и даже поджарил золотых
рыбок - впрочем, они скорее сварились. Я подумал о том, что им пришлось
пережить, и сказал себе, что в конце концов лучше было бы все оставить как
есть, чем постоянно терзаться воспоминаниями и ожогами, как вот теперь
терзается Копченое сало, несмотря на мази и пересадки кожи. Копченое сало
скорчился и перестал стонать. Я вернулся к Пегги Блю.
- Значит, это не ты стонала, Пегги? Я-то считал, что по ночам кричишь
именно ты.
- А я думала, что ты.
Больше мы не возвращались к тому, что было, и о чем каждый себе
говорил. Оказалось, что мы давно уже думали друг о друге. Пегги Блю еще
больше поголубела, что означало: она стесняется.
- Что ты теперь намерен делать, Оскар?
- А ты, Пегги?
С ума сойти, сколько у нас было общего - те же мысли, те же вопросы.
- Хочешь поспать вместе со мной?
Немыслимые создания, эти девчонки.
Чтобы произнести подобную фразу, я бы потратил часы, недели, месяцы,
прокручивая ее в голове. А она выдала ее так естественно, так просто.
- О'кей.
И я лег рядом с ней. Было тесновато, но мы провели чудесную ночь. Пегги
пахла орехами, и кожа у нее была такая нежная, как у меня на тыльной стороне
руки, но только у нее - повсюду. Мы долго спали, видели сны, мы прижались
друг к другу, и каждый рассказал всю свою жизнь.
Правда, утром, когда мадам Гоммет, старшая сиделка, обнаружила нас
вместе, это был тот еще спектакль, настоящая опера. Она начала вопить,
ночная сиделка тоже начала вопить, они орали сначала друг на друга, потом на
Пегги, потом на меня, двери хлопали, они приглашали других в свидетели,
называли нас "несчастненькими", хотя, на самом деле, мы были счастливы, и
только приход Розовой мамы положил конец этому кошачьему концерту.
- Не пора ли оставить детей в покое? Вам что важнее - правила или
пациенты? Начхать мне на ваши правила, можете ими подтереться. А теперь тихо.
Можете рвать на себе волосы в другом месте. Здесь не место для скандалов.
Как всегда с Розовой мамой, о возражениях не могло быть и речи.
Она отвела меня в мою комнату, и я немного поспал. Когда проснулся, мы смогли поговорить.
- Так значит, с Пегги у тебя все серьезно, Оскар?
- Супер, Розовая мама. Я совершенно счастлив. Этой ночью мы поженились
- Поженились?
- Да. Мы делали все, что делают мужчина и женщина, когда они женаты.
- Вот как?
- За кого вы меня принимаете? Я -- кстати, который час? -- разменял
третий десяток и теперь веду соответствующую жизнь, верно?
- Разумеется.
- И, знаете, разные там штучки, которые в молодости были мне противны,
- поцелуи, ласки, - так вот теперь мне это нравится. Просто удивительно,
как мы меняемся.
- Очень рада за тебя, Оскар. Хорошо растешь.
- Одна вещь пока не получается - поцелуй, когда языками
соприкасаешься. Пегги Блю боится, что от этого будут дети. А вы как думаете?
- Думаю, она права.
- В самом деле? Если целуешь в рот, могут появиться дети? Значит, они
будут у нас с Китаянкой.
- Успокойся, Оскар, шансов не так уж и много. Скорее, мало.
Вид у Розовой мамы был уверенный, и я немного успокоился, потому что
должен сказать тебе, Господи, тебе и только тебе, что один, а, может, и два,
и больше раз мы с Пегги Блю все же соприкоснулись языками. Я немного поспал.
Обедали мы вместе, Розовая мама и я, и мне стало получше.
- С ума сойти, как я устал сегодня утром.
- Это нормально. Между двадцатью и двадцатью пятью годами ночами не
спишь, вечно что-нибудь празднуешь, жизнь ведешь разгульную, силы не
экономишь. Приходится расплачиваться. Не повидаться ли нам с Господом?
- Наконец-то, у вас есть его адрес?
- Думаю, его можно найти в часовне.
Розовая мама одела меня так, будто
мы собираемся на Северный полюс, взяла на руки и доставила в часовню,
которая находится в глубине больничного парка, над замершими лужайками.
Впрочем, незачем объяснять тебе, где она находится, поскольку ты и сам
знаешь, где твой дом. Я был потрясен, когда увидел твою статую, то есть
состояние, в котором ты находишься - почти голый, худой на своем кресте,
повсюду раны, кровь из-под венца с его шипами, и даже голова уже не держится
- склонилась к плечу. Тут я о себе подумал. И все во мне восстало. Если бы
я был Богом, как ты, я бы не позволил такого с собой сотворить.
- Розовая мама, положа руку на сердце, вы, бывшая кетчистка и великая
чемпионка, вы ведь не можете доверять такому!
- Почему же, Оскар? Разве больше доверия к Богу испытал бы ты, видя
культуриста с ухоженным телом, накаченными мышцами, масляной кожей, короткой
стрижкой и нарядными плавками?
- Но...
- Поразмысли, Оскар. К чему ты чувствуешь себя ближе? К Богу, который
ничего не испытывает, или к Богу, который страдает?
- Конечно, к тому, который страдает. Но если бы я был им, если бы я
был Богом и обладал его возможностями, я бы избежал страданий.
- Никто не может избежать страданий. Ни Бог, ни ты. Ни твои родители,
ни я.
- Ладно. Пусть так. Но почему надо страдать?
- Вот именно. Разные есть страдания. Вглядись хорошенько в его лицо.
Посмотри внимательно. Заметно по нему, что он страдает?
- Нет. Это странно. Но ему как будто и не больно.
- Видишь. Надо различать мучения физические и мучения моральные. И
если физические страдания мы испытываем, то страдания моральные мы сами себе
выбираем.
- Не понимаю.
- Если тебе в ступни или в ладони вбивают гвозди, ничего, кроме боли,
ты испытать не можешь. И ты ее испытываешь. Зато при мысли о смерти
испытывать боль совершенно не обязательно. Ты не знаешь, что это такое.
Значит, все зависит только от тебя.
- Знаете ли вы людей, которых радовала бы мысль о смерти?
- Да, я знаю таких людей. Такой была моя мать. На смертном своем ложе
она улыбалась от удовольствия, ей не терпелось, она спешила познать то, что
должно произойти. Возражать не хотелось. Поскольку мне интересно было узнать
продолжение, я помолчал какое-то время, раздумывая над тем, что она мне
говорила.
- Однако люди по большей части не любопытны. Они цепляются за то, что
имеют, как вошь - за ухо хозяина, побритого наголо. Возьмем, к примеру,
Плюм Пуддинг, мою ирландскую соперницу, сто пятьдесят кило натощак. Она
всегда говорила мне так: "Мне очень жаль, но я не умру, не согласна умереть,
и не договаривалась". Она ошибалась. Никто ведь и о вечной жизни с ней не
договаривался! Но она упорно в нее верила, бунтовала, отвергала мысль о
бренности, приходила в ярость, впадала в депрессию, похудела, бросила
профессию, вес ее снизился до тридцати пяти килограммов, она стала похожа на
обглоданную рыбину и буквально распалась на части. Видишь, она тоже
оказалась смертной, как и все люди, но только ей мысль о смерти испортила
жизнь.
- Плюм Пуддинг была дурочкой, Розовая мама.
- Круглой дурой. Но это весьма распространенный вариант.
Здесь я снова кивнул головой, потому что был вполне согласен.
- Люди боятся умирать, потому что им внушает страх неизвестность. Но
что такое неизвестность? Предлагаю тебе, Оскар, заменить страх доверием.
Вглядись в лицо Бога на кресте: он испытывает муки физические, но не
моральные, потому что верит. И сразу гвозди уже не так ужасны. Вот
преимущества веры. Я хотела тебе их продемонстрировать.
- О'кей, мадам, когда мне станет страшно, попробую заставить себя
поверить.
Она меня поцеловала. В итоге было неплохо в пустынной церкви наедине с
тобой, Господи: у тебя был такой умиротворенный вид. Вернувшись, я долго
спал. Спать хочется все чаще. Потребность какая-то. Проснувшись, я сказал
Розовой маме:
- На самом деле, неизвестности я не боюсь. Мне только жаль потерять
то, что я узнал.
- У меня точно так, как у тебя, Оскар. А не позвать ли нам Пегги Блю
на чашечку чаю?
Пегги Блю пила с нами чай, они отлично поладили с Розовой
мамой, и мы жутко смеялись, когда Розовая мама рассказывала историю своей
битвы с сестрами Жиклет, тройняшками, которые пытались выдать себя за одно
лицо. После очередного раунда, одна из сестричек, измотав противника и
вдоволь напрыгавшись, покидала ринг под предлогом пойти пописать, пряталась
в туалете, а другая сестра, свеженькая, в отличной форме, являлась
продолжить бой. А потом и третья. Все считали, что есть только одна Жиклет,
неутомимая прыгунья. Розовая мама раскрыла тайну, заперла двух сестричек в
туалете, выбросив ключ в окно, и доконала оставшуюся. Такой хитроумный
спорт, этот кетч. Потом Розовая мама ушла.
Сиделки следят за нами с Пегги, как будто мы две взрывоопасные петарды.
Черт побери! Мне ведь уже тридцать. Пегги Блю поклялась, что нынешней ночью
сама ко мне придет, как только сможет; в ответ я поклялся, что на сей раз
обойдусь без языка. В самом деле, иметь детей - это еще не все, надо иметь
время их воспитать.
Вот так, Господи. Не знаю, чего попросить у тебя сегодня, потому что
день был очень хороший. Хотя знаю! Сделай так, чтобы завтрашняя операция
Пегги Блю прошла хорошо. Не так, как моя, если понимаешь, что я хочу
сказать.
До завтра, целую, Оскар
Р.S. Операция - вещь не из области духовного, и, возможно, не в твоей
компетенции. Тогда сделай так, чтобы Пегги Блю, каким бы ни был результат
операции, восприняла его хорошо. Полагаюсь на тебя.

@темы: Оскар